Холодный сапожник в марлевой маске

Значение слова можно посмотреть в словаре. Например, у слова «холодный» может быть несколько значений, и все они будут зависеть от другого слова, атрибутом которого будет это «холодный».

Гасан Гусейнов RFI

Например, в выражении «холодная голова» это слово имеет не то же значение, что в словосочетаниях «холодная война» или «холодное лето», и понять одно через другое затруднительно. Идем дальше. «Сапожник» тоже многозначен. Хороший сапожник тачает хорошие сапоги. Но это ведь совсем не то, что халтурщик и неумеха в другом деле, которого почему-то тоже назовут сапожником. Значит, это два разных значения.

Гораздо проще с устойчивыми словосочетаниями-двойчатками. Например, «холодный сапожник» – это вполне определенный человек, или только тот сапожник и чистильщик обуви, который сидит на открытом месте. Здесь и слово «сапожник» употребляется не совсем по делу: холодный сапожник не тачает сапоги, а только чинит обувь; да и холодный он не сам по себе, а потому только что работает на открытом воздухе.

Вот почему люди держатся устойчивых словосочетаний. В жизни каждого поколения есть такие словосочетания, которые не нуждаются в раскрытии, потому что носители языка знают, что они означают. И до тех пор, пока старшим и младшим не надо пересказывать друг другу, что стоит за каждым таким словосочетанием, можно понимать друг друга.

Последний звонок, дембельский альбом, новый год, свадебное путешествие, крепостное право – ни при какой погоде, как говорил Сергей Есенин, не вызовут разночтений.

Правда, уже «крепостное право» может вызвать разногласия. Одни скажут сегодня, что это такая особая форма отношений дворянства и крестьян, которая практиковалась в России. А другие им ответят, что это ведь просто рабство – такое, как было в других странах и на других континентах.

Таких двойчаток-прикрытий не так уж мало: эпоха «культа личности», «массовых репрессий» или «сталинских репрессий». Что она такое?

Для представителей старшего поколения «сталинские репрессии» – это эвфемизм бессудных расправ, мясорубки, эпоха выведения особой породы бесчувственных и безмозглых людей.

Для представителей поколения среднего – печальные времена, о которых само это поколение уже знает только по документам и по отсутствию старшего поколения.

Для молодого поколения словосочетание «сталинские репрессии» – это вообще уже непонятно что. Предмет абстрактного спора почти посторонних людей.

А уж выражения «незаконно репрессирован» или «посмертно реабилитирован» при таком непонимании исходного выражения и вовсе не означают ничего. Эти словесные продукты позднесоветского абсурда должны бы изучаться в курсах языка, истории, литературы и философии, чтобы понимать, откуда взялось вот это вот все нынешнее.

Или вот выражение «советский человек». Им ведь переполнена литература середины и второй половины двадцатого века. Но как его понять?

Даже прожившему первые две трети жизни в его шкуре это не просто. А уж тем, кто приходит за нами, алогизм позднесоветского и послесоветского человека как политического типа, не пожелавшего разобраться со своим умственным наследием, должен казаться поразительным.

И тут приходит новый разрыв. Трещина между льдинами, на которых сидят себе поколения, расширяется.

Потому что есть еще один класс двойчаток, образовавшихся из названий книг. Когда эти книги читаются целыми поколениями, они образуют прочную сетку ассоциаций, некоего общего понимания. Даже если это и не книги, а снятые по ним фильмы. Три мушкетера и приключения гулливера, фрегат паллада и капитан фракасс, остров сокровищ и два капитана, мертвые души и анна каренина, доктор живаго и тихий дон, белая гвардия и золотой теленок, двенадцать стульев и новое назначение, унесенные ветром и мартовские иды, ферма животных и война с саламандрами, сатанинские стихи и маленький принц, архипелаг гулаг и марсианские хроники, здравствуй грусть и волшебная гора, глазами клоуна и толстая тетрадь, воспоминания адриана и пена дней, голубое сало и средний пол.

Можно прожить долгую жизнь и не столкнуться с человеком, который не поймет этих словосочетаний, разве что двойчатки нового 21 века только-только отстаиваются, пропуская поток.

Но те, для кого эти двойчатки стали сгустками особого, разделяемого с другими людьми смысла, услышав эти словосочетания, в общих чертах понимают, что хочет сказать собеседник.

И все же иногда мы получаем привилегию проверить себя, сориентироваться в общественном окружении. Не давая никому оценок, просто понимать, там ли мы еще, с теми ли, поймут ли они нас, поймем ли мы их.

Эти моменты ориентации во времени и пространстве дарят нам писатели в момент своей смерти. И вот как нам с вами повезло, граждане. Почти в один день умерли создатели невероятных двойчаток. Одна двойчатка – убить пересмешника.

Книга Харпер Ли вышла в 1960 году. Роман-газету с этой книгой я прочитал, может быть, через год после выхода, в роман-газетной уже изрядно потрепанной тетради, прочитал мальчишкой, который узнавал собственную мелкую детскую моторику, а все остальные, главные события книги воспринимал, но не понимал. Только несколько десятилетий спустя я стал, мне кажется, понимать загадку выхода этой книги и постановки по ней спектаклей – тогда в начале 1960-х гг. Ее перевод и издание допустили, потому что в книге бичевался тогдашний американский расизм. Это была критика тогдашнего американского общества. Идеологически, так сказать, выдержанная книга. И, несмотря на трудности с пониманием буквального перевода названия на русский, роман все-таки остался подрывным. Он остается подрывным и сейчас, хотя, как выяснилось, сейчас его вряд ли кто в России вообще читает.

Осталось название – пустая оболочка чего-то, что вроде надо бы знать, да все, в общем, и так знают, но – что за этим названием, за этим словосочетанием – «Убить пересмешника» – никто вам на улице не расскажет.

Понятно, почему. Когда-то, уже под конец советской эпохи, поэт Сергей Гандлевский заметил, что самым невыносимым в нашей позднесоветской жизни был разрыв между книжной проповедью ценностей чести и человеческого достоинства, например, в духе трех мушкетеров, и повседневной практикой с ее опытом пресмыкательства и выживания любой ценой.

«Убить пересмешника» – американская книга, совершенно непонятная, недоступная ни в Совке, ни в нынешней Российской Федерации, где люди готовы принять любую мерзость и ложь, лишь бы остаться со своим большинством.

Имя Розы, Маятник Фуко, Пражское кладбище, Нулевой номер – эти двойчатки узнаваемее, и тут, кажется, все еще впереди. В России любят покойников, и кто знает, может быть, через раскрытие этих популярных романов и русские читатели Умберто Эко дойдут и до его понимания современного фашизма, запросят лечения от вирусной инфекции, а не бесполезной марлевой маски на лице.