Может ли политика испортить жизнь языку?

В конце 1930-х годов филолог-романист Виктор Клемперер начал отбирать материалы, которые сами собой накапливались в его дневнике, в отдельную папку под названием «Язык третьего рейха». Всего двадцать лет спустя он выпустил книгу, которой было суждено стать одним из важнейших источников понимания того, как немецкий язык, язык Гете и братьев Гумбольдтов, Альберта Эйнштейна и Генриха Белля, утратил свою роль мирового языка науки и техники.

Как вообще это возможно, что язык родины книгопечатанья, точных, естественных и гуманитарных наук утратил свои позиции всего за полтора десятилетия – с 1933 по 1945 год? Когда Клемперер писал свою книгу, он еще не знал, что ждет его родной язык. Он был сосредоточен на поиске очевидного результата: как национал-социалистической идеологии – силами ее активных адептов и пропагандистов при массовой поддержке населения – удалось за несколько лет обессмыслить политические и творческие усилия нескольких поколений немцев?

В книге всего несколько сот страниц, в более подробном дневнике – несколько тысяч. А писал Клемперер примерно о том, чем в одно время с ним занимался в советском союзе Юлий Марголин, автор книги «Путешествие в стану Зэ-Ка», а тридцать лет спустя будет заниматься в СССР Александр Солженицын. Все эти люди составили отчет о – сейчас будет страшное слово – речевых механизмах отключения обоих этих языков – русского и немецкого – от рефлексии и интроспекции. Рефлексия – это осмысленный отклик на внешние события, интроспекция – это осмысленный взгляд в себя. Рефлексия – это отчет, понятный всем окружающим. Интроспекция – отчет, понятный только тебе самому.
Что это значит практически? А вот что: какой бы вопрос ни задавала вам ваша жизнь, у вас на все есть ответ-штамп. Например, ваша родина – самая прекрасная страна. Это же очевидно. И совершенно очевидно, что всякий, кто выражает сомнение или осмеливается утверждать, что и его родина – тоже самая прекрасная страна, – такой человек либо предатель, либо враг.

Ваши начальники – самые мудрые и симпатичные. Именно поэтому все вы спите и видите, как они продлевают свою молодость и копят силы вам на радость, чтобы сделать свое пребывание у власти над вами возможно более продолжительным. Если же кто-то осмеливается заявить, что власть – это только функция, только временные полномочия, и что поэтому наделять ими можно только тех, кого в регулярные промежутки времени выбирают, – если кто-то осмеливается потребовать публичного сравнения достоинства кандидатов, то человек, выступающий за сменяемость власти, это конечно, злой завистник и враг нашего лучшего в мире, хитрейшего и дзюдойшего правителя.

У советской идеологии было одно несомненное преимущество перед нацистской. Нацисты прямо заявляли, что принадлежат к арийской расе, чистота которой требует-де истребления вредоносных евреев и цыган и принуждения остального человечества к поклонению Великой Германии. Советская идеология говорила о «дружбе народов» и всеобщем равенстве народов на основе подчинения личности коллективу, ну, а младших народов и племен – старшим народам. Встроенная в советскую идеологию фиктивная цель делала ее заманчивой для тех, кому было совсем плохо, вот почему она продержалась на несколько десятилетий дольше.

Обе идеологии рекрутировали себе на службу свои языки. Как и в случае с быстродействующими ядами, ну, или с ложкой дегтя в бочке с медом, оказалось, что достаточно всего нескольких формул-торпед, чтобы носители великих языков полностью утратили союз с этой вот, спящей в твоем языке гуманистической традицией. Гитлер и его геббельсы-гиммлеры убивают в человеке Гейне и убивают человека Тухольского. Сталин и его молотовы-вышинские убивают в человеке Пушкина и убивают человека Мандельштама.

Обе идеологии были вынуждены для укоренения убивать тех, чей язык был способен на критику, истреблять тех, кто не боялся переспрашивать. Они приучили свои народы сначала уточнять, а не страшно ли переспрашивать, и только потом – рисковать. Поэтому носители немецкого языка в середине и носители русского языка в конце двадцатого века проиграли носителям языков, на которых продолжали спорить о жизни, писать неугодные кому-то книги, издавать газеты, менять правительства примерно как перчатки. Отменять ошибочные решения, называть обанкротившихся политиков банкротами и прогонять их из парламентов и правительственных зданий. Очень часто, почти всегда, этим более свободным народам приходилось многим жертвовать ради того, чтобы слова сохраняли силу и значение. Маленькая Греция, большая Германия и очень большие Соединенные Штаты Америки пользуются сейчас своими политическими языками рискованно и свободно.

Время, предшествующее моменту выбора, это царство политического языка. В спорах с настоящими противниками всем кандидатам приходится не просто высказывать свои политические предпочтения, планы и амбиции. Им приходится терпеть, когда политические противники громят их за совершенные ошибки, публично демонстрируют, где слова и обещания были одни, а реальность обернулась совсем другой стороной.
Всего этого в России боятся как огня.

Но тут никого не спасут такие знакомые русские отмазки: «Да какая разница, кто!»
«Да все одним миром мазаны!»
«Да следующие могут оказаться еще хуже!»

В последние 15 лет в России пошли в ход и старые штампы, те самые ключевые слова, которые были в ходу в Третьем Рейхе и в Совке сталинской эпохи – «пятая колонна», «враги народа» и им подобные.

Правда, и под грохот телевизионного маразма, с его «танковыми биатлонами», с его каждодневными разоблачениями «киевской фашистской хунты», пока еще сохраняет силу многоукладность русской жизни.

Учебные заведения Российской Федерации находят в себе силы сопротивляться «русскому миру». Куда ни сунешься, везде обнаруживается тяга к английскому языку, к тому авангардному слову, которое хочет слышать от преподавателей и студентов наша страна и остальной мир. Публикация на английском языке ценится в Российской Федерации в десять раз выше публикации на русском. Так называемые отечественные академические издания считаются, по большей части, макулатурой. Не в мире – в самой России. Русский мир сам знает, что он такое. Некоторые коллеги возмущаются. И это хорошее, благотворное чувство. Надо, надо возмущаться. Опыт национал-социализма в Германии и сталинского большевизма в СССР показывает, что политическая глупость слишком дорого обходится людям: она застревает в мозгах на десятилетия.

Вот почему на наш вопрос, может ли политика испортить жизнь языку, мы отвечаем утвердительно: да, может. До такой степени, что начинаешь бояться собственного языка. Д.Б., как говорит в таких случаях остроумный мининдел Лавров.