Чеховский фестиваль: славная и бедная Италия «Сестер Макалузо» Эммы Данте

Итальянский театр, если опираться на мой довольно богатый опыт, равно реализм. Если отринуть Ромео Кастелуччи, с его театральной феерией и классической буффонадой — даже натурализм, который время от времени бьет публику напрямую, если не в сердце, то в лицо точно. Короче говоря, чувство каждый раз, что из зала зритель выходит если не с фингалом под глазом, то с ощущением звонкой оплеухи — наверняка.

Сцена из спектакля «Сестры Макалузо» teatrall.ru

05:22

О, славная Италия, о, бедная Италия!

Саша Баринова

В Москву в этом году итальянцы привезли спектакль в постановке Эммы Данте «Сестры Макалузо» о нелегкой жизни в самой бедной части Италии — на Сицилии. Да, вот где о мечтах говорить не приходится, сплошная суровая реальность, которая у несведущего человека так мало вяжется с образом солнечной апельсиновой Италии. И та самая знаменитая всепоглощающая любовь, науке которой там все обучены еще с колыбели, не спасает, кажется, даже делает хуже. Любовь здесь лишняя, жалкая попытка не захлебнуться в грязных пыльных улицах маленького городка, в душных автобусах, где не продохнуть от потных человеческих тел, здесь — в общественном туалете, куда отправится работать одна из сестер Макалузо, вместо того, чтобы стать балериной.

Их семеро, семеро девочек, которые давно уже не юные и не красивые — красоту и молодость съела нищета. Встретившись однажды после долгих лет разлуки, они вспоминают отца-сантехника, у которого самое яркое воспоминание в жизни — как его на ночной дискотеке окатило из забитого унитаза фекалиями с ног до головы. Вот смеху! И шумная орава выросших и даже состарившихся девочек гогочет отчаянно и истерично. Вспоминают мать, которая тут же является на сцену эдаким призраком, в застиранной ночной сорочке, мать обнимает отца — казалось бы, трогательная сцена посреди всех этих старых платьев, стоптанных башмаков и базарной ругани, из которой состоит практически весь текст пьесы, но романтика тут же обрывается на полуслове. На отце тоже оказывается женская ночная сорочка — девочки слишком малы, чтобы шить, а мужская рубаха порвалась, вот и пришлось надеть женскую. И страшно, и смешно.

Первый глоток живительного воздуха — вывалиться из автобуса, который куда больше похож на печь, ступить на раскаленный асфальт и увидеть…увидеть бескрайнее, лазурное, спокойное море. Вот она, панацея от всех болезней — море! Но спасительная вода обернется адом. Сказки не будет, все по-настоящему. И запах пота, и плевки тоже на самом деле. Зрительницы в дорогих платьях и с масштабными прическами на головах брезгливо закрываются руками и программками, когда одна из сестер смачно плюет в другую. И за этими плевками, криками, руганью и тут же весельем, никто не замечает, включая публику, что самая младшая сестра — захлебнулась в таком желанном море. Она так и останется, худенькая, с гривой волос на поверхности моря, на поверхности сцены в нелепом полосатом купальнике, сделает шаг назад, встанет в ряд с отцом и матерью. Им теперь куда лучше, чем тем, кто остался. Позже в линию, почти скрытую во тьме, станет и сын одной из сестер — у мальчика было больное сердце, но мать заставляла его играть в футбол: господи, пусть хоть у кого-то все будет хорошо, по-человечески. Будет. И неслучившийся футболист тоже уходит во тьму с больничной койки. А они остаются, все эти некрасиво стареющие женщины, ни у одной из которых не сложилась судьба, так как всем им хотелось бы. Старшая вот уже много лет убирает общественный туалет и каждый день, проходя мимо балетного класса, смотрит на девочек, у которых все еще впереди, которые могут еще танцевать. Она уже не может. Только если присоединится к родителям, племяннику и сестре. Вот тогда, когда она непонимающе обведет глазами пространство: как? Кто это на белой простыне? Я? Я умерла? — вот тогда она сможет танцевать по настоящему, вне времени и пространства.

«Сестры Макалузо» — пример душещипательного, бьющего наотмашь итальянского реализма, который никого не способен оставить равнодушным. Сами солнечные и прекрасные выворачивают для публики свой мир наизнанку, не стыдясь, не прячась, открыто, как есть, страшно и голо. И никаких апельсинов. Там этих апельсинов знаете сколько? На каждом шагу. Видеть уже невозможно их, апельсины эти.