В Париже, в Национальном музее современного искусства в центре Помпиду проходит выставка "Матисс, пары и серии". Выставка невелика - чуть больше полсотни холстов, около трех десятков больших рисунков - выставка человеческих размеров, насыщенная красотами, начиная с раннего Матисса, еще XIX века, и заканчивая самыми поздними произведениями, синими ню, обнаженными... наверное, нимфами, настолько их красота отрешена от мира сего, составленными из любовно вырезанных обрезков бумаги, раскрашенной синей гуашью.
Мы спросили куратора выставки, Сесиль Дебре, трудно ли составить такую выставку: отобрать картины, которые будут на ней выставлены, и одновременно (само собой разумеется) те картины, которых на ней не будет:
И да, и нет. Выбор формата выставки - около 60 картин - был задуман изначально. Я даже не взяла картины, которые некоторые коллекции уже согласились предоставить. А поскольку принцип выставки достаточно четок - "пары и серии" - нужно было находить группы произведений, написанные примерно в одно время, примерно одного формата и, естественно, на один и тот же сюжет. Главным критерием отбора стало качество произведений. Лишь некоторые важные пары было невозможно получить. Говоря об этом, я думаю прежде всего об "Уроке музыки" и "Уроке пианино", ведь "Урок музыки" находится в фонде Барнса, который не посылает своих картин на выставки. Действительно, некоторых вещей не хватает, но их немного. Я сказала бы, что отбор проводился с целью выстроить сильный образный ряд.
Как чудесен ранний Матисс, нащупывающий путь к цвету и свету.
Апельсины и яблоки...
Два первых полотна, которыми открывается выставка, - это две разных версии «Натюрморта с апельсинами и яблоками» 1898-99 годов. В них уже просматривается весь последующий путь Матисса.
(Нам хорошо, мы знаем, что было дальше, и можем с легкостью, граничащей с нахальством, выносить такие ловкие суждения. А Матиссу, между прочим, еще только предстояло создавать все те картины, по которым комментаторы смело прочерчивают его творческий путь.)
Первая версия «Натюрморта с апельсинами и яблоками» написана густо, насыщенно. Местами живописный строй этой картины сравним с фактурой Ван Гога – мазки ложатся на холст пастозно, то рядом, то перекрывая друг друга, местами смешиваясь. Их мельтешение выстраивает ритм картины.
Местами картина напоминает гораздо более старинного художника – Шардена, французского мастера натюрморта и жанровых сцен XVIII века. Тут уже не остается отдельных мазков, живописная фактура плавится, её густота, «вещность» её материала как-то одновременно оказывается и «вещностью» изображаемого предмета, белой фарфоровой чашки, например. Свет плещется в картине, как мог бы мерцать в каюте океанского лайнера при качке, когда иллюминатор то полностью погружается в зеленую толщу воду, то выскальзывает наверх к солнцу. Тени, блики света...
Рядом – другая версия того же натюрморта, написанная тогда же. Быть может, он писался после первой версии, может, две картины писались одновременно, а может, это, наоборот, и есть первая версия. Как бы то ни было, все предметы те же, все стоят на своих местах. Только свет в этой картине не возникает от встречи освещения с каждым отдельным предметом по принципу «свет на предмете, тень на предмете, тень от предмета». Нет, этого практически нет. Цветные плоскости лежат рядом: оранжевый круг апельсина, белое пятно чашки с блюдцем, охра стены, геометрические фигуры прозрачной зелени за окном.
И вот поди ж ты! Картина напитана светом, свет в ней разлит без прямой связи с освещением. Это уже та присущая Матиссу живописная магия, которая оказала огромное влияние на развитие всего изобразительного искусства XX века.
Хотелось бы смотреть на эти натюрморты (и по отдельности, и вместе – сравнивая их) долго-долго: днями, месяцами, годами... Как по-настоящему и следует смотреть картины: их хорошо видеть в разную погоду, при разном освещении, в разном настроении, познавая потихоньку их, себя, свое к ним отношение. Интересно было бы понаблюдать, как говорят художники, не «замыливается» ли от времени первое чувство, вызванное картиной. Не оказываются ли примитивными простые плоскостные решения второй версии. И не слишком ли навязчиво пестрой со временем оказывается фактура первой?
Тут, в первом зале выставки в центре Помпиду, обе кажутся хороши и по отдельности и в сравнении. И слегка приоткрывают завесу, за которой живет загадка живописи.
Три разных Парижа
А вот – три вида из окна мастерской Матисса на набережной Сены в Париже. Художник писал их, поглядывая из окна вдоль реки: перспективой уходящие вдаль набережная, Сена, противоположная набережная с Дворцом юстиции и шпилем часовни Сент-Шапель. Вдали виднеются четырехугольные приземистые башни Лувра, узнаваемые по усеченным пирамидам крыш.
Первый из трех видов – туманный, серый. Париж, он же – серый! Как был серым в 1900 году, когда писался этот пейзаж, так он серый и по сей день. Приезжайте, увидите. А на этой картине – не только серый, но и дымный: дымы поднимаются от буксира, который тащит баржу по Сене, и из городских труб. Тогда ведь Париж топили углем, и смог висел в воздухе не хуже, чем в Лондоне.
(1900 год. Между прочим, это то самое время, когда серая благородная гамма высоко ценилась в живописных кругах Европы. Валентин Серов писал виды Венеции в сходной гамме своими неподражаемыми легко ложащимися на хост, а в венецианских этюдах еще и полупрозрачными мазками.)
Но вернемся к серому Парижу Матисса. Как вкусна, да-да, именно вкусна живопись этой картины! Глаз гуляет среди чуть ли не тектонической мешанины слоев и сдвигов краски, радуясь каждой смене тона, каждой новой вариации серого, где-то на глубине всегда насыщенного подспудным цветом и... в этом сером, жемчужно- перламутровом сплаве – вдруг вспышки синего, зеленого, красного! Хочется закрыть глаза и провести чувствительными подушечками пальцев по этим... А ведь, и непонятно, что это такое, ведь только притронувшись, мы ощутим мягкость, гладкость или морщинистость «этого». И по-настоящему, хочется даже лизнуть эту живописную вкуснятину, кажется, она должна быть скорее сладкой, чем кислой, вкуса скорее сдержанного, чем яркого, с множественностью ощущений в зависимости от того, на какой вкусовой рецептор она попадает, как это бывает с хорошим старым бургундским вином, когда его катаешь по всем вкусовым рецепторам от губ до самой глотки.
(Пожалуй, желание попробовать живопись этого серого вида Парижа сродни желанию ребенка лизнуть прекрасный камешек, вынутый со дна ручья, или попробовать на вкус землю чудесной чистоты цвета, вдруг открывшуюся в свежем срезе.)
Рядом с серым видом Парижа – два других следующего, 1901 года.
Один из них геометрически расчерчен и раскрашен зеленым, синим, розовым. Далёкий Лувр окрашен в голубое на фоне раннего заката – небо розово, на набережные ложатся легкие зеленые тени. Строгий наблюдатель сказал бы, что этот своеобразный вид на наших глазах то складывается в настоящий город, то вновь распадается на составные части, уподобляясь раскрашенному чертежу.
Наконец, примерно тот же вид Парижа номер 3. В нем где-то на полпути к далекому Лувру разгорается свет, удивительный свет. Рука Матисса замерла, кисть остановилась, и художник не стал доводить пейзаж до конца. Чтобы не погубить неожиданно возникшее равновесие, чтобы не испортить ощущения уже явившегося в картину света, Матисс оставил весь правый кусок холста как есть – незакрашенный грунт. Эта картина хорошо известна, не раз репуродуцировалась, но только в оригинале понимаешь, что в ней – больше света, чем в зале, где она весит. Свет идет из нее, а не падает на нее.
(Может быть, только такие картины и нужны, по-настоящему?)
Картины-звезды
Среди картин Матисса на выставке в парижском центре Помпиду есть и картины-звезды, картины, которые хоть раз в жизни видел, наверное, всякий, без которых не обходится ни одна мало-мальская хрестоматия по искусству XX века. Во-первых, «Роскошь, покой и наслаждение» из музея Орсе. Это своеобразный «завтрак на берегу». Сцена на жарком берегу Средиземного моря: среди сосен раскинута скатерть, вокруг – обнаженные дамы беседуют непринужденно, а может быть, молчат... (хотя, вряд ли). Картина была написана в 904-905 годах под влиянием Синьяка по принципу пуатнтилизма, то есть, отдельными несмешивающимися мазками ярких цветов, сочетание которых воссоздает у зрителя полное ощущение полуденного зноя, того пронизывающего окружающий мир тепла, которое выжаривает всякую тревогу, всякую заботу о завтрашнем дне, оставляя лишь... да-да, «Роскошь, покой и наслаждение», как и записал автор в названии картины.
Такими же знаковыми картинами являются «Роскошь I» из музея современного искусства в центре Помпиду и «Роскошь II» из Копенгагена. Эти замечательные полотна настолько знаковые, что за этими знаками уже трудно рассмотреть сами картины. Может быть, на них снова можно будет спокойно смотреть, не чувствуя давления искусствоведческих культурных слоев, когда и самое имя Матисса забудется, и картины эти предстанут как осколки далекой и чуждой цивилизации, подобно первобытным рисункам в пещере Ласко или безымянным фрескам, извлеченным из-под лавы вулкана Везувия в Помпеях...
Из зала в зал знакомые русскому зрителю картины из Пушкинского музея и Эрмитажа перекликаются с картинами из самых разных музеев мира. Чудесные «Золотые рыбки», которые в русской традиции названы «Красными рыбами», представлены не родным для нас московским полотном, а местным, парижским, и заокеанским, из Нью-Йорка.
Вот что об этих "Рыбках" говорит куратор выставки Сесиль Дебре:
Сесиль Дебре: "Красные рыбы" из Пушкинского музея написаны иначе, чем эти две картины на нашей выставке. Во-первых, они были написаны раньше, в то время, как два интерьера с аквариумом с золотыми рыбками, которые у нас выставлены, - наш, из центра Помпиду, и нью-йоркский, из Музея современного искусства, - это произведения, которые Матисс создавал примерно в одно время. Он писал в письме другу, что, когда приступил к написанию нью-йоркского полотна через несколько дней после нашего, он решил перевоссоздать первый холст. Это две картины, которые по-настоящему связаны одна с другой.
RFI: На выставке в парижском Центре Помпиду выставлена пара "испанских" натюрмортов Матисса из Эрмитажа, замечательный холст "Настурции. Панно танец" из Пушкинского музея. Трудно ли работать с русскими музеями? Отличаются ли они чем-нибудь особым от других музеев мира?
Сесиль Дебре: Я должна сказать, что у нас в Центре Помпиду отличные отношения с Пушкинским музеем и с Эрмитажем. Конечно, получить от них картину на выставку всегда непросто. Собрание Матисса в русских музеях, я сказала бы, замечательное. То есть, каждый раз, когда вы просите у них картину на выставку, эта просьба одолжить шедевр, это всегда исключительные экспонаты. Но мы много сотрудничаем. В частности, с Пушкинским музеем, где будет выставка "Парижской школы". Мы даем на эту выставку много-много картин из наших коллекций. И я должна сказать, что обмен картинами с двумя русскими музеями сейчас гораздо проще, чем это бывало раньше.
Выставка «Матисс, пары и серии» невелика, но насыщенна. Танжерские пальмы сменяются интерьерами, напитанными светом и тенью; а есть еще и рисунки, про которые Матисс говорил: «Видите, я совершенно не нарушил белизну бумаги» и развеску которых посещавший художника поэт Арагон воспринимал как «стену света»...
Радость
Чудеса продолжаются из зала в зал, а у вашего покорного слуги уже нет сил анализировать наплывающие из картин ощущения, душа открывается, и, минуя интеллектуальный инструментарий, как ненужную помеху, льются цвет и свет, линии и пятна, ландшафты и интерьеры, обнаженные красавицы и красавицы разодетые; и всё это освежает, умягчает, очищает душу, да что там говорить, просто радует. Матисс достиг своей цели.
Мы спросили куратора выставки Сесиль Дебре, не приходится ли человеку, который вынужден заниматься Матиссом изо дня в день, рассчитывать, какие картины должны висеть рядом, а какие не должны... не приходится ли такому человеку ожесточать свою душу, чтобы Матисс ее не растопил, чтобы она не растворилась совсем:
Сесиль Дебре: Да нет, я бы сказала, наоборот. Курирование выставки - для меня это, прежде всего, работа чувства и глаза. В начале нашего разговора вы говорили об отборе. Сначала подход интуитивен, сразу воспринимаешь силу произведения искусства. Конечно, параллельно этому, выставка выстраивается по определенному принципу, который по ходу дела углубляется. Но для меня работа над этой выставкой отнюдь не была тяжелой, сухой работой. Это скорее... несколько головокружительная работа мысли. Мало-помалу ты входишь в мир Матисса - мир, наполненный вопросами и сомнениями о живописи, но который никогда не подчиняется приему. Я бы сказала, что надо, как это было в вашем случае, снять напряжение, расслабиться, идя по выставке, а не стремиться навязать понимание картин или порядок, в котором они создавались, - ведь иногда об этом ничего не известно. Живопись Матисса иногда становится более стилизованной, а иногда возвращается к большей точности воспроизведения реального мира. Все пути открыты. Каждый раз живопись переживается заново, я бы сказала, поэтически.
RFI: Ах, чуть было не забыл о современности Матисса. В какой-то момент, гуляя по выставке, вдруг вспоминаешь, насколько его живопись всегда была авангардна, насколько она в свое время открывала новые окна и двери в мире изобразительного искусства. Ну, да Бог с нею, с современностью, она ведь проходит первая. А живопись Матисса и в качестве признанной классики продолжает радовать душу любого зрителя - образованного, необразованного, причастного или непричастного к узкому арт-миру...
И чем больше вглядываешься в картины Матисса, тем сильнее ощущение его совершенной уникальности, его какого-то особого места в мире изобразительного искусства. В чем его секрет? В чем тайна матиссовского художества? В чем его живописные свойства, достоинства? Со всеми этими вопросами мы обратились к Сесиль Дебре.
Сесиль Дебре: За всеми этими вопросами я чувствую те самые вопросы, которые вставали перед нами в ходе организации выставки. Почему Матисс считается величайшим мастером современного искусства? Есть некоторые признаки в формировании его творчества, которые позволяют понять, почему этот художник никогда не уходил в чистый абстракционизм, в беспредметность, всегда хотел изображать окружающий мир, и однако изображал его, всегда ставя перед собой вопросы формы. Я думаю, именно эта связь, эта нить, натянутая между формализмом и изобразительностью, делает его таким исключительным художником. Другой аспект, о котором, мне кажется, свидетельствует выставка, - Матисс - очень глубокий художник, который всегда мыслил, сомневался с самого начала, с 90-х годов XIX века и вплоть до конца. Он снова и снова ставил вопрос о живописи, о ее средствах, и непрестанно возобновлял её формальные решения.
Выставка "Матисс: пары и серии" проходит в центре Помпиду до 18 июня 2012 года
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться