Об «Осени скифа» и других стихах Виталия Амурского

Виталий Амурский, многолетний сотрудник русской редакции RFI, который вот уже год как оставил радио, формально вышел на пенсию, но фактически для продолжения творческой работы. За прошедшее время в санкт-петербургском издательстве Ивана Лимбаха вышла книга Виталия Амурского «Тень маятника и другие тени», а в издательстве Алетейя, вышел новый сборник его стихов «Осень скифа».

Виталий Амурский, Париж DR

Никита Сарников: Добрый день, Виталий. Итак, две новые книги.… Судя по всему, минувший год оказался для Вас творчески насыщенным: «Тень маятника и другие тени», «Осень скифа».

Виталий Амурский: Добрый день, Никита. Действительно, прошедший год ознаменовался выходом названных книг. Это была довольно важная для меня работа, заниматься всерьёз ею, оставаясь в редакции, было бы трудно. Всё же текучка, даже наша – такая живая, подогреваемая потоком сообщений из разных стран, контактами с людьми, находящимися часто далеко от Франции, как вы знаете по собственному опыту, не даёт возможности отключиться для спокойных, не связанных с актуальностью, размышлений.

«Тень маятника и другие тени» требовала от меня немало разных проверок в библиотеках, фондах, в собственных архивах; требовала редактирования... Ну, а стихи – это совсем иное дело. С ними никогда не знаешь, когда и как возникают, отвлекая, уводя от всего остального... Но и то, что уже написано, опубликовано в отдельных журналах, альманахах отнюдь не так просто можно сложить в сборник. «Осень скифа» вообще можно рассматривать как продолжение сборника «Земными путями», который вышел там же, в Алетейе, годом раньше.

Никита Сарников: В серии «Русское Зарубежье. Коллекция поэзии и прозы»...

Виталий Амурский: Да, именно в этой серии и в этой коллекции, своеобразном литпространстве, которое издатель Игорь Савкин выделил нам, русским пишущим людям, живущим вне России. Сам факт существования такого литпространства я лично рассматриваю как подвиг, ибо никто в стране (я говорю о Российской федерации) не поддерживает творческих земляков на таком уровне. Конечно, эта его поддержка имеет, скорее, символический характер, ибо в финансовом отношении настоящая литература в России сегодня никаких особых выгод принести не может (про авторов типа Акунина или Марининой я не говорю, но это и не литература ведь, а рынок).

Никита Сарников: Виталий, несмотря на то, что вы проработали в русской редакции RFI более двадцати пяти лет, вели литературную рубрику, ваши собственные стихи у нашего микрофона никогда не звучали. Может быть, вы сейчас прочитаете что-то из своей новой книги?

Виталий Амурский: У меня нет таких стихов, которые можно было бы считать наиболее «представительными». Каждое стихотворение было написано в тот или иной момент, каждое по-своему дорого и по-своему отражает мои чувства, мои мысли. В том числе, о себе самом, о стране, где родился и жил...

Я помню Беломорканал.
Не настоящий – папиросы.
Я помню слово трибунал,
По книгам, сеющим вопросы.

По горьким, полным синевой
И света, взглядам,
Что с детства тянутся за мной
Вдали и рядом.

Я подлость не забыл, с тоской,
Что руки грела
На обезумевшей людской
Любви к мегрелу.

Нам что угодно по плечу! –
Гудели ульем,
И – поклонялись палачу,
И – шли под пули.

О, те бездушные глаза,
Ухмылки,
Всегда голосовавших за
Расстрелы, ссылки.

Неразделим сей род и ряд,
Печален слепок,
Объединивший ясный взгляд
И слепость.

Я рвать с сей данностью не рвусь
Нисколько,
Лишь тихо стонет эта Русь
Во мне – осколком.

Никита Сарников: Может быть, из этого же сборника что-то на русско-французскую тему?

Виталий Амурский: Да, вот, может быть, это – о русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа...

Лебединых крестов стан,
Пожелаешь – корми с руки,
А в душе белизна листа,
Лишь не пишется ни строки.

А в душе белизна полей,
Незнакомой дороги плеть,
Да звенящих вдали над ней
Колокольцев ямщицких медь.

А в душе снежок синекрыл,
А в душе то Крым, то Урал,
Где братишка братишку бил
Наповал.

А в душе ветров круговерть
И тоска, как сыра-земля,
И чужая жизнь – равно смерть,
Как своя. 

А в душе то грохот, то тишь,
Средь отчаянной белизны,
И представить трудно Париж
До которого час езды...

Никита Сарников: Виталий, а как вообще обстоят дела с публикацией русских стихов на Западе? Во Франции ведь сейчас нет ни одной русской газеты, ни одного русского журнала, ни одного русского издательства...

Виталий Амурский: Как везде, Никита, плохо. Тяжело. Хотя есть в Германии журналы «Литературный европеец», «Мосты», «Крещатик»; есть несколько хороших ежегодников в США – «Побережье», «Связь времён», там же выходят «Новый журнал» ( старейший русский журнал, основанный еще в 1942 году ), «Место и время», несколько других, есть русские замечательные издания в Таллинне, в Одессе – это уже, как считается теперь, ближнее Зарубежье... Я лично не жалуюсь на невнимание, но реально ситуация для пишущих по-русски незавидная...

Никита Сарников: В этом году – 70-летие начала войны гитлеровской Германии против СССР. Вы, Виталий, родились в конце войны, на вашем детстве и юности, наверняка остались её отсветы...

Виталий Амурский: В феврале месяце, Никита, я побывал в Берлине. Много раз бывал в Германии, Берлин же видел только через окно поезда, когда проезжал – давно, еще во время Стены позора. А тут съездил поближе посмотреть этот город. И прошлое, в самом деле, налетело странными ощущениями. Сложилась подборка, которую я назвал «Между книгой и пеплом. Берлинская тетрадь». Вот из из неё.

       Цитадель

О, да! Берлин – прекрасный город –
Минувшего канва живая,
Но что-то тут мне першит горло
И сердце будто бы сжимает.

Неужто, впрямь, под этой синью
Небес, на площадях нарядных,
Сливался Вагнер с речью псиной
И толпы напивались ядом?

И где-то тут же с папироской,
На карте с тёмным грифом Wehrmacht
Стрелу нарисовав nach Moskau,
Потягивал ариец вермут...

Подтягивались портупеи
Под марши и под «Лили Марлен»,
И был уже туман над Шпрее
Предвестник лазаретной марли.

В предместьях расцветали яблони,
История писалась начисто,
А я, ещё на свет не явленный,
Как русский Untermensch в ней значился.

История, к счастью, сказала своё слово. После 1941-го был 1945-й. Увы, возмездие часто задерживается. Но справедливость, культура, –одерживают верх. Исключений не бывает.

Очередная годовщина той войны, которая в отличие от последующих с участием Советского Союза, была войной подлинно-народной, справедливой (в том смысле как формулировал это Маркс), конечно, аукнулась во мне – через кинохроники на телеэкране, через какие-то ниточки, которые связывают меня прочно с той эпохой.
Ведь я родился на краю великого пожарища, вырос рядом с людьми, опалёнными им...

Мой отец – военный журналист и писатель всю блокаду находился среди защитников Ленинграда, дошел до Восточной Пруссии, принимал участие в десанте на Фриш-Нерунге, штурмовал Пиллау и Кёнигсберг... Там были страшные бои в последней декаде апреля 1945 года. И, знаете, теперь, в нынешнем апреле (а я о той истории совсем не думал!) мне вдруг приснился сон... И – по нему я написал стихотворение.

Апрельский сон

Воздушный приснился шарик
С оборванной ниткой снизу,
Летящий туда, где шарят
Бинокля отцовского линзы.

Туда, где ещё пылают
Огни у чужого брега –
Фриш-Нерунга и Пиллау,
Паучьего Кёнигсберга.

Туда, где ещё, как будто,
От взрывов земля не осела,
Но белые флаги «купута»
Уже на фасадах серых.  

Никита Сарников: Спасибо, Виталий. Напоминаю, это был поэт, в прошлом многолетний сотрудник нашей редакции, сейчас просто журналист, литератор Виталий Амурский.

Виталий Амурский: Спасибо, Никита, вам.