В сентябре во Франции открылись сразу две выставки старейшего российского художника, одного из основателей художественного движения нонконформистов советской эпохи, Оскара Рабина. Выставки проходят в рамках перекрестного года Россия- Франция.
Выставка живописи Рабина, где представлены в основном работы французского периода художника (он был вынужден эмигрировать во Францию в 1978 году), проходит в Меце, на востоке Франции, в замке Курсель (Монтиньи-ле-Мец). А параллельно галерея Дины Верни в Париже, которая всегда занималась русским искусством и активно поддерживала русских художников, оказавшихся волею судеб на берегах Сены, организовала выставку работ художника на бумаге.
На вернисаже в Меце я побеседовала с Оскаром Рабиным, который в 82 года кажется средоточием энергии, творческого горения и редкой человеческой доброты и мудрости.
RFI: Оскар, у Вас сейчас отрылись одновременно две выставки – в Меце и в Париже. Прежде всего: довольны ли Вы этими выставками? Что Вам особенно дорого?
Да, я очень доволен первой выставкой, которая в провинции французской – в городе Мец в Лотарингии. Там у меня живопись выставлена. Ну а здесь – небольшая галерея, но она историческая, в своем роде. Дины Верни покойной галерея, которая чуть ли не с сороковых или пятидесятых годов существует. Я вообще доволен всегда, когда у меня есть возможность показать людям то, что я делаю. Конечно, ко мне и домой кто-то иногда приезжает, но, все-таки, конечно, столько людей, такое количество, как на выставках, дома не может быть.
RFI: Ваша живопись, безусловно, полностью оригинальная и неповторимая – очень русская, очень советская по своей тематике, если так можно сказать. Я понимаю, что в ней трогает человека российского. А что трогает французов?
Знаете, я как-то не допрашивал каждого француза, но не думаю, что всех трогает моя живопись. Просто находятся люди, которым просто родственно то мое состояние, то мое чувство, которое я испытывал и пытался передать в своих работах. И тут не обязательно объяснять сюжет, не обязательно объяснять персонажей, которые в этих картинах присутствуют, предметы, которые, может быть, действительно, несколько специфичны. Есть само состояние и настроение этих вещей… В общем, люди-то все одинаковые, чувства-то у всех одинаковые – и грусть, и радость. Так что, наверное, что-то в этом плане дает возможность эти вещи воспринимать и французам, которые, конечно, мало знакомы со спецификой, особенно, с советской спецификой…
RFI: Вы перешли в последние годы, скорее, на парижские пейзажи, но и эти пейзажи содержат, во многом, те же элементы. Это какой-то Париж или какая-то Франция, которая, может быть, в чем-то реальна, но в чем-то, наверное, соответствует просто Вашему внутреннему миру: сразу и Париж, и Москва.
Париж – это давно мой дом: уже больше 30 лет я живу в Париже. Конечно, у меня уже есть свой взгляд, свое отношение к Парижу, любовь к этому городу. То, что мне близко, то, что я могу как-то использовать в своих картинах. С другой стороны, конечно, это русский, даже советский взгляд на вещи, потому что я 50 лет прожил в Советском Союзе. Я там родился и уехал, когда эта страна существовала и еще какое-то время, когда я здесь находился – она все еще была. Поэтому, понимаете: поздно. Менять все поздно, быть каким-то другим. Наверное, я уже раз и навсегда сложился, я ведь приехал сюда уже сложившимся человеком со своим мировоззрением. Самое главное в живописи я уже там нашел и сказал, поэтому в готовом виде сюда явился. Те влияния, которые на меня оказала эта жизнь, скорее, касаются того, что меня окружает, самого Парижа, Франции, чем того, что я вижу в современном искусстве.
RFI: Вы теперь вернулись в Россию, у Вас была большая выставка в Третьяковской Галерее, Вы стали частью современного, российского уже, искусства. Но, какое впечатление на Вас производит сегодняшняя Москва и сегодняшняя жизнь? Это ведь совсем не соответствует ни той эпохе, в которую Вы формировались, ни тому, что окружает Вас в Париже. Как Вы себя чувствуете? «Вписанным» или это «племя молодое, незнакомое»?
Знаете, мне как-то не приходится особенно много раздумывать, потому что я там был несколько раз, и каждый раз это были вернисажи или что-то подобное. Те несколько дней, что я там был, с утра до ночи были заполнены такими интервью, как с Вами или очень активным общением, что, конечно, ничего не говорит о повседневной, обычной жизни. С другой стороны, у меня уже этот дом, и дом у человека по-настоящему – один. Настоящий, подлинный дом. Мне хорошо в Париже, работается хорошо, и жить хорошо, спокойно. То, о чем я всю жизнь мечтал, когда я жил в России 50 лет, о том, чтобы у меня были такие условия, как это у меня случилось здесь. Я спокойно работаю, рисую, как я хочу, никто мне ничего не указывает. Кроме того, имею возможность показать свои работы и жить на средства от моих работ. Собственно, то, о чем я мечтал всю жизнь там, но там это мне, как правило, не удавалось.
RFI: Вы говорите, что дом у человека один. Ваш настоящий, единственный дом, в котором Вы внутренне продолжаете жить – это что? Лианозово или сегодня реально – Париж?
Реально, конечно, Париж. Но дело в том, что уже никуда не денешься – все, что прожито, это все мое. Все эти 50 лет, и Лианозово, и Москва, в которой я родился и с детства жил, все равно, все оно – со мной. Но только оно – не совсем такое, как в реальности, потому что в реальности это что-то другое. И Лианозово уже не то, и Москва не та. Но в душе моей мое Лианозово и моя Москва, они сохранились, такие и остались. Они, кстати говоря, присутствуют у меня в картинах нисколько не меньше, чем Париж, чем Франция. В общем, все это у меня перемешалось, я даже в картинах иногда путаю буквы латинские с русскими, слова и т.д. Это нормально. Какие-то элементы в картинах с русскими сюжетами французские вдруг попадаются – и наоборот. Не то, что я это так уж специально делаю, но жизнь так сложилась, что, действительно, все это во мне перемешалось, и все это присутствует одновременно.
На вернисаже в Париже я подошла к русскому парижанину Марку Ивасилевичу, который, совместно со своей женой Мишель, активно продвигает Оскара Рабина на российском и французском рынках. Народу в галерее было столько, что разговор пришлось вести на улице.
RFI: Марк, Вы уже много лет занимаетесь Оскаром. Что Вас больше всего привлекает в этом очень оригинальном художнике с таким, действительно, собственным внутренним миром? Ведь, по существу, Вы его как бы заново открыли и для французов и даже, смею думать, для русских.
Мне интересен сам процесс. Сам процесс творчества художника в целом. А в данном случае – художника Оскара Рабина. День за днем. Это человек, который просыпается утром, готовится к работе, работает. У него определенное расписание. Свой личный мир, наполненный его идеями, свое равновесие, своя гармония. И этот человек – пример для нас всех. Мне интересно следить за этим процессом, как он говорит: «Еще одна картинка!». Картинка за картинкой. Это человек, который хочет только писать, только писать свои работы, заниматься творчеством. Даже, каким-то образом, вся его история очень интересна: и семья, и история, и Советский Союз. Об этом выйдет книга в 2011 году. Ирина Прохорова была первой, кому мы предложили опубликовать в России эту книгу. Она сразу согласилась. Книга называется «Оскар Рабин. Нарисованная жизнь".
Марк полон восхищения и творчеством, и личностью Оскара. И несколько раз в разговоре повторяет:
Художник Оскар Рабин полон юности. Это вечный юноша.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться