Перейти к основному контенту
Театр

Чехов по-французски

Чехов-драматург давно и довольно прочно занял место одного из самых ставящихся авторов в России и за её пределами. Оно и понятно: Чехов вроде как всеобщий и всецелый, но каждый раз, видя на нерусской сцене очередную постановку «Трёх сестёр», «Вишнёвого сада» или «Чайки», невольно задаёшься вопросом, а сохраняется ли Чехов в иноземных постановках или же напротив, ещё на стадии перевода исчезает самобытность автора?

Сцена из спектакля "Дядя Ваня" Эрика ля Каскада
Сцена из спектакля "Дядя Ваня" Эрика ля Каскада © Brigitte Enguerand
Реклама

Подобный вопрос возник у меня при просмотре постановки «Дяди Вани» режиссёра-новатора Эрика ля Каскада. Вообще, что касается этого режиссёра, то в современном театральном мире Франции звание новатора довольно узко определяет цели и пути их достижения ля Каскада. Эрик ля Каскад один из тех немногих, увы, постановщиков, которые готовы преодолевать заскорузлость французского театра, замершего, по большей части, в своём развитии на уровне классики из серии Комеди Франсез, и не желающего ничего знать о возможности самообновления.

Последнее создание Эрика ля Каскада - чеховский «Дядя Ваня», кстати, излюбленное произведение последних лет как в России, так и за её пределами. И по большому счёту, просматривая один за другим спектакли по одной и той же чеховской пьесе, всё чаще и яснее приходит ощущение, что Чехов у каждого свой, и глупо было бы требовать от европейского режиссёра истинно «русского» понимания и смысла происходящего в драматургическом произведении.

Напротив, наличие европейской рациональности и некоторой закупоренности самого в себе дают возможность открыть нового Чехова, которого мы, русские зрители, не знаем, с которым мы не знакомы. Вот, пожалуй, главное отличие французского дяди Вани от русского — он не требует жалости, и, может быть, именно потому, что он её не требует, она возникает и встаёт комком в горле, кстати, вот комок в горле, это, пожалуй, очень по-русски.

И Соня, очень французская Соня, не просит жалости, ей она не нужна, эта жалость, она только льнёт всё время к не менее французскому Астрову, маленькому, некрасивому и очень носатому, спрашивается, что они все, с ума что ли посходили, в такого влюбляться? Короче говоря, ля Каскад - любитель найти в очевидное в неочевидном, подкинуть зрителю вопросы на засыпку, пусть, мол, разгадывают загадки, почему Соня, красивая, как куколка, с лучезарной улыбкой, а доктор, эдакий покоритель сердец, - ни кожи ни рожи, да и Елене Андреевне, если на чистоту, по плечо.

Что касается Елены Андреевны, то здесь режиссёр не вышел за рамки традиций последних постановок по пьесе Чехова. Отчего-то режиссёрам кажется, что, мол, достаточно красивой актрисы, а играть уже вовсе не обязательно, так, выйти, постоять, разрушить пару жизней и всё, можно уходить. Похожий конфуз произошёл в Вахтанговском театре с Анной Дубровской, и что странно: в спектакле Додина, где роль Елены, казалось бы, куда больше, исполнила Ксения Раппопорт, которая, однако, тоже забыла о том, что она, помимо того, что красивая, ещё и актриса.

Вот и у Эрика ля Каскада в спектакле дальше красоты дела не заходит, любуйтесь, мол, фарфоровой кожей, соболиными бровями, а всё остальное уже лишнее. Правда, в отличие, скажем, от Раппопорт, каскадовская Елена, увы, пытается что-то играть, и если уж зритель ставится перед выбором, то пусть уж лучше просто украшает сцену.

Помимо всего прочего, ля Каскаду, не знаю насколько намеренно, удалось невероятным образом с высочайшей степени точностью угадать образ Серебрякова, домашнего тирана, эгоистичного, иссохшего то ли от старости, то ли от собственной желчи старика, которому никого не жаль, кроме самого себя.

Вот парадокс: русский персонаж в исполнении французского актёра не требует к себе жалости, но жалеет себя сам. Потому что русский герой, на то он и русский, всегда располагает к тому, чтобы его пожалели, потому что, к какому бы типу ни принадлежал заданный персонаж, всё равно его надо пожалеть, потому что судьба у него, само собой, тяжёлая, не дай бог кому - и Достоевским не стал, и Шекспиром, кстати, тоже, и дерево не посадил, что уж там говорить о сыне, любовь и та безответная.

Дяде Ване, по большому счёту, тоже никого не жаль, кроме самого себя, тут возникает вопрос, а чем же, собственно говоря, отличается Дядя Ваня от изъеденного злобой старика? Чем? Ему и Соню, по большому счёту, не жалко, так, постольку-поскольку, поэтому и смотрит он на неё с каким-то усталым раздражением, когда выносит она ему на стол кипу бумаг - работать будем, дядя, работать. Тут-то вдруг и оказывается, что Соня из всех каскадовских героев и есть самая настоящая, та, которая вне национальности, вне языкового барьера и вне чеховской драматургии, кстати, тоже, потому что она живая и настоящая - помимо, за пределами пьесы.

Помимо главных героев спектакль наводнен множеством других, второстепенных персонажей, которые на фоне главных — блекнут, стираются. Вот ещё одна, то ли каскадовская, то ли европейская особенность постановки Чехова: только основной персонаж имеет право на боль и страдания, все остальные — так, бонус, дополнение.

Вопрос в том, плохо ли это или хорошо? Вероятно, не то и не другое, это данность. Нет времени на других, когда тут на первом плане такое творится: тщедушный Астров повалил на пол красавицу Елену и страстно её целует, а дядя Ваня с размаху бьёт огромным букетом живых роз по столу — тут уж у кого хочешь сердце сожмётся.

© Brigitte Enguerand

И это у Чехова — каждому герою, хоть ты главный, хоть второстепенный — приготовлена своя, довольно трагическая судьба, а у Эрика ля Каскада время есть только на Соню, на дядю Ваню, и, может быть, отчасти на Елену с Астровым. Некогда объяснять, и чувствовать, чувствовать тоже некогда.
 

РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI

Скачайте приложение RFI и следите за международными новостями

Поделиться :
Страница не найдена

Запрошенный вами контент более не доступен или не существует.